Я стою у окна и смотрю, как на землю тихонько ложатся снежинки. В саду спокойно, ни единая веточка не колышется. Самая чудесная погода — новогодняя. А за спиной о чем-то спорят мои дети. Они заняты очень важным делом: наряжают елку.
Я слушаю их вполуха и, задумчиво блуждая взглядом по ветвям деревьев, вспоминаю себя в их возрасте — свои Новые года.
Мое детство пришлось на застойную советскую эпоху, когда ставший сейчас рядовым угощением зефир в шоколаде не всегда было возможно купить даже в Москве, а апельсины продавали только зимой. Но мы не видели другой жизни, не были пресыщены изобилием продуктов, и каждого праздника, а Нового года уж тем более, ждали с благоговением: будет Праздник! И в этот день тебе подарят то, о чем так долго мечталось, а на столе появятся блюда, о которых в будние дни не приходилось даже и помышлять. И всему этому предшествовало трепетное ожидание, похожее на то, с каким чувством ждешь праздника после долгого поста… И хочу сказать, что сейчас от того, что все можно купить в любое время года, дня и ночи, ощущение праздника несколько размылось, и «красный день календаря» как-то больше стал походить на формальный повод отметить. Как-то уже нет той радости и торжественности, которая сопровождала его в советское время.
Для меня Новый год начинался с … нет, не с мандаринов. С елки. У нас была очень красивая искусственная елка, которую еще в далеком 66-м году привезли из Москвы. На метровую палку насаживались металлические кольца с пушистыми «лапками», а иголки были длинные и довольно толстые, и вся елка была пушистой, как настоящая. Когда я была маленькой, дошкольного возраста, я начинала канючить, чтобы поставили елку, чуть ли не с октября. Ну, правильно — солнце пропало, листьев нет, значит, пора вытаскивать, чего уж там тянуть. И зеленая красавица появлялась в комнате задолго до праздника. Я играла под ней, и это было восхитительно здорово, это было похоже на открытую дверь в сказку.
А потом появлялись мандарины. Сначала зелено-желтые, стоили они четыре рубля и были кислые, и их продавали черноглазые продавцы, говорившие с кавказским акцентом. Потом, в середине декабря, в продажу поступали «государственные» мандарины по два рубля, на бочках которых красовались черные ромбики с надписью «Марокко». Их покупали килограмма два-три и прятали подальше, чтобы «долежали» до праздника, но мой страдальческий вид вынуждал бабушку тайком каждый день выделять мне по одной мандаринке, так что до Нового года «доживало» не более полутора килограммов. Зато в самый праздник уже не ограничивали — ешь, сколько хочешь, праздник же!
Елку у нас наряжали в двадцатых числах декабря. Поначалу это делала мама, а потом это стало моей обязанностью. Это был целый ритуал. Поначалу вытаскивали с антресолей сухие картонные коробки, покрытые слоем серой годовой пыли. Пыль стирали тряпкой, крышки торжественно снимали, и сердце замирало в предчувствии волшебства: в свете люстры тысячей огней переливались шары, шишки, виноградные гроздья, зверюшки и заснеженные домики.
О своих елочных игрушках я могу рассказывать бесконечно. У каждой из них была своя история. В то время игрушки были недешевы, их не покупали пачками. Раз в год приобретали одну-две новых и при этом тщательно берегли старые. И в нашей семейной коллекции были экземпляры, которые еще помнили тосты за Иосифа Виссарионовича и Никиту Сергеевича. Оранжевая домра, изящный восточный кувшинчик, словно прилетевший из сказки, девочка с санитарной сумкой через плечо, парашютист, разведчик, факел на прищепке, овальный шар — сверху молот, снизу серп — и, конечно же, кукуруза, куда ж без нее?
Игрушки развешивались в строго определенном порядке, чтобы елка не оказалась украшенной по принципу «то густо, то пусто». Ветки под тяжестью украшений нередко начинали гнуться, и потом, уже в конце жизни елки, несколько веток пришлось подварить. После того как коробки пустели, я вешала самый большой шар. Он был просто гигантский, сантиметров 17 в диаметре, для него резервировалось место на одной из нижних
ветвей — выше он просто не умещался. Под шар подкладывали кусок ваты на случай нечаянного падения. Забавно — шар все-таки разбился, как мы его ни берегли. Что называется — от судьбы не уйдешь. Он безвременно пал не на боевом посту, вися на елке, а во время отдыха в свой коробке. Сняв крышку под очередной Новый год, мы обнаружили вместо красавца россыпь осколков…
Итак, после того, как игрушки были развешаны, крестовина маскировалась старым дождиком, и наступала очередь гирлянды. В то время наш друг Китай еще не имел столь широких возможностей для торговли, и рынок гирлянд был весьма ограничен. Они были дороги — 3 рубля 50 копеек, зато служили десятилетиями. У нас было две одинаковых, назывались они «Московский фонарик» с лампочками в виде подобия фонариков четырех цветов с прищепками. О мигающих гирляндах в то время только слышали, и то не все, и когда в продаже появилось такое чудо, как «прерыватель», позволявший подключить одну из гирлянд так, что она начинала мигать, то все соседи ходили к нам любоваться этим волшебством.
Наконец, на макушку водружалась красная пятиконечная звезда с лампочкой внутри (какая там символика? никто не думал ни о какой символике!), а к основанию звезды пластилином я прикрепляла длинный разноцветный дождик, концы которого опускались на стол, так что вся елка оказывалась как будто под сияющим покрывалом. И вот торжественный момент наступал: коробки возвращались на антресоли, обрывки дождика и осколки окончивших свою жизнь игрушек убирались, и оставалось только воткнуть тройник в розетку и впустить чудо в дом…
Новогодние столы в СССР были достаточно однообразны: салат всех времен и народов оливье, в котором черную икру заменяли солеными огурцами, а куриную грудку — вареной колбасой, сельдь «под шубой», винегрет, коробка шоколадных конфет и, разумеется, «эта гадость» — заливная рыба. Хозяйки поухватистей готовили холодец и яйца, фаршированные форшмаком, те, у кого был блат в магазинах, могли позволить себе и жареную печень, и баночку красной икры. Меню напитков составляли советское шампанское и газировка «Буратино» для детей или морс из домашнего варенья.
В то время не продавали петард, и новогодние ночи не оглашались канонадой. После полуночи, выпив и закусив, люди высыпали на улицу, шли к родственникам, гуляли, пели, просто кричали. Утром первого января было какое-то особое удовольствие в том, чтобы пораньше, пока еще спят взрослые, встать и, наскоро умывшись, прокрасться к столу и подъесть все вкусное!
Третьего января родители отправлялись на работу: сейчас даже страшно себе представить, что не было у народа в то время десятидневных каникул. А дети продолжали отдыхать — с первого января начиналась череда «елок» — детских праздников, проводимых в клубах и Дворцах культуры. Каждый день бабушки и дедушки, а кому везло — мамы или папы, вели на «елку» своих отпрысков, и залы наполнялись Снежинками, Белочками, Гномиками и Чебурашками.
Простые радости безыскусного времени! И было все равно, что точно в таком же, как у тебя, костюме по залу бегает еще пятнадцать мальчиков и девочек, что Дед Мороз не иначе, как от усталости едва держится на ногах: главным было участие! Приобщение к общей радости, нахождение в этой обстановке. А потом, после спектакля, бегом к картонной избушке, в которой крупногабаритная тетя в кокошнике, улыбаясь накрашенными губами, в обмен на билетик вручала цилиндрическую пластмассовую коробочку, подарок, в котором — вкусно пахнущий мандарин, штук пятнадцать карамельных конфет и десяток дорогих, шоколадных: «Мишка на севере» и «Мишка косолапый», «А ну-ка, отними!», «Красная Шапочка», «Грильяж», «Русский лес» и — обязательно — шоколадная медалька в золотой обертке…
Все эти сокровища поначалу бережно раскладывались на диване, перебирались, рассматривались, а потом… шуршание фантиков и хруст вафелек: подарок съедался за день, а коробка от него бережно хранилась. У меня была целая коллекция таких упаковок: круглая а-ля кремлевская башня, в форме часов и в виде пары то ли котов, то ли зайцев ужасного синего цвета. И как же классно было собираться с друзьями и хвастаться, у кого что попалось в подарке…
Сколько могла, я хранила традиции семьи. А потом появилась собственная семья, и мои дети, едва подросли, тут же лишили меня права наряжать елку — они хотят творить собственное чудо. Их Рождество и Новый год отличаются от моих. На фоне изобилия угощения несколько утратили значимость, зато на первое место вышли развлечения. Каждый год я готовлю для них загадки, сюрпризы и фокусы, которых они ждут больше, чем подарков. Появилась у нас и собственная традиция — каждый год на Рождество мы печем и расписываем пряники. Я только хожу и даю указания. Но, когда мальчишки улягутся спать, я не вытерплю… Я подойду к елке и перевешу несколько шариков так, как хочется мне…
